В 2020 году многие из нас лишены были возможности ходить в церковь, шли споры о масках, перчатках и ложечках для причастия. Многим кажется, что эти меры унижают нас, посягают на нашу свободу и независимость. А что такое на самом деле свобода в Церкви? Была ли она когда-нибудь, нужна ли? Рассказывает профессор, доктор богословия, заведующий кафедрой церковной истории Санкт-Петербургской духовной академии протоиерей Георгий Митрофанов.
— Вы не боитесь, что за время эпидемии люди просто-напросто отвыкнут ходить в церковь и больше в нее не вернутся?
— Если так легко отвыкнут, значит им Церковь не нужна. Или та Церковь, которая есть, по каким-то причинам их не удовлетворяет.
Пребывание в Церкви — это состояние души человека, его образ жизни — в храме или без. А если храм — единственное место, где он ощущает себя христианином, это профанация церковной жизни. И дело здесь не в ковиде, он просто выявил какие-то тенденции.
История с пандемией тряхнула церковную жизнь во всем мире, но у нас с особой остротой проявилось то, что было ясно и раньше: для многих храмы превратились, как я это называю, в комбинаты ритуально-бытовых услуг. Но когда выяснилось, что эти ритуально-бытовые услуги не только не спасают от болезни, но наоборот, чреваты опасностью заражения, то перед «потребителями» встал вопрос: а для чего вообще они нужны? Такие люди, конечно, уйдут из храма. Потеря небольшая.
Но если, независимо от всякой пандемии, люди будут покидать храм, потому что, пребывая в нем, они не чувствуют себя в Церкви, — это будет самое страшное. И это наступит, если мы кардинально не изменим весь уклад нашей церковной жизни.
— То есть в каком-то смысле ковид тоже промыслительный? Показывает слабые места?
— Да, как и любая катастрофа.
Например, не только у нас, но и на Западе есть настроения, которые называют ковид-диссидентством. У меня небольшой интеллигентный приход образованных людей, воцерковленных по 20–30 лет, но даже среди них некоторые склонны недооценивать опасность.
Недавно меня так допекли, что на проповеди про воскрешение дочери Иаира и исцеление кровоточивой женщины я уже так в сердцах им сказал: «Женщина считает себя оскверненной, но ее вера настолько велика, что она решается исцелиться, незаметно дотронувшись до одежды Спасителя. А теперь скажите: кому-то из вас достаточно прикосновения, чтобы исцелять или исцелиться от ковида? Если нет, то давайте прекратим споры: носить маски, не носить маски. Вы не можете исцелять, только заражать, поэтому хотя бы соблюдайте меры предосторожности».
Я купил для своих прихожан 70 лжиц, освятил их, как освящают лжицы для причащения, причащаю каждого отдельной ложкой, затем кладу ее в кастрюльку с водой, кипячу, а остывшую воду выливаю в цветы. То есть это тот компромисс, которого достичь так просто, что и спорить не о чем. Но ведь на этом теперь строится целое богословие ложкопоклонничества. Якобы те, кто причащается одной ложкой, — вот только они суть истинные православные.
Поэтому я и говорю, что дело не в ковиде, масках и ложках, а в глубочайшем кризисе нашего церковного сознания. Нет у людей христиански мотивированного мировоззрения, а есть набор обрядовых представлений, чтобы не сказать предрассудков.
— Как верующий человек должен относиться к сортировке больных, когда помощь оказывается именно перспективным? В Италии многие врачи оказывались перед таким выбором. Что будет с тем, кто возьмет такой грех на душу?
— Среди врачей и военных много людей либо очень циничных, либо очень жертвенных. Подчас те и другие являются пьющими, потому что так или иначе им приходится делать тяжелый выбор: кем пожертвовать, чтобы кого-то сохранить.
У наших врачей эта проблема до всяких ковидов была. Пожар в доме престарелых, а аппаратов ИВЛ для всех не хватает. И ты решаешь: кого положить, а кого оставить умирать, только как-то облегчив его мучения.
К сожалению, мир наш настолько несовершенен, что подчас приходится выбирать не между грехом и не-грехом, а между тем, чтобы больше или меньше согрешить. Этот выбор искусителен еще и потому, что приучает все равно так или иначе грешить. Но гораздо большим грехом было бы уклониться от этой ответственности, переложив ее на другого. Поэтому остается только просить у Господа прощения.
О Церкви, свободе и государстве
— Может ли Церковь в нашей стране быть свободной от государства? Или этого не было и не будет?
— Это было трижды в нашей истории: в первые века монгольского завоевания, в краткий момент между февралем и октябрем 1917 года и в период первого президентства Бориса Ельцина.
Но позитивно использовать это время удалось лишь один раз: между февралем и октябрем 1917 года, когда и в Церкви, и в русском обществе сложился тот слой людей, которые стремились к свободе и к ответственности. Во Временном правительстве при всех переменах в составе его членов всегда преобладали люди, готовые предоставить Церкви независимость от государственного диктата. Именно тогда принцип «свободная Церковь в свободном государстве» удалось в наибольшей мере реализовать.
Раньше этого не только не было, но наоборот, церковная иерархия была убеждена, что ее миссия будет успешна только благодаря государству, а иногда и по его указанию. Так было в Византии, так было в православных поместных церквях. Даже в условиях завоевания православных народов иноверцами Церковь (не только русская) ухитрялась все равно оставаться на позициях вынужденного или добровольного сервилизма. Но, как ни парадоксально, двухвековое синодальное правление подготовило Церковь к дистанцированию от государства.

Протоиерей Георгий Митрофанов
— Как это? Синодальный период считается временем наибольшего закрепощения Церкви государством.
— Так в том и парадокс. Государство — пусть и не очень быстро — шло по пути модернизации (употребим это страшное слово!) и демократизации, которые, что бы там ни говорили, базовые принципы христианской веры: свободный человек, свободная Церковь и свободное государство. Оказалось, что среди нашего духовенства и мирян Поместного собора было немало людей, которые к этому стремились в силу своего образования, воспитания и того опыта постепенных изменений, который начался с великих реформ Александра II и продолжился после 1905 года. В период с февраля по октябрь 1917 года настало их время.
Символом зависимости Церкви от государства был институт обер-прокуратуры. Но, как только обер-прокурором стал Антон Владимирович Карташев, он сразу же представил в правительство проект закона, который обер-прокуратуру отменял и устанавливал пост министра исповеданий, который не давал права вмешиваться в церковную жизнь.
— Ого! Человек пришел к власти и начал с того, что эту власть ограничил.
— Вообще поразительно, что обер-прокуратуру отменил не помазанный на царство православный государь, а люди, которых принято было воспринимать как достаточно далеких от Церкви. И именно они начали шаг за шагом ее освобождать.
Источник: Правмир